https://www.business-gazeta.ru/news/441887
Меня трудно заподозрить в почитании Начальника Управления образования Казани. В августе он дал мне выговор, который я считаю незаконным. Попытаюсь его отменить. Мне дорого мое честное имя. Хидиятов дал мне выговор потому, что ему приказали. Знаю, кто приказал. Знаю, почему.
НО Я НЕ ВЕРЮ В ТО, ЧТО ОН БРАЛ ВЗЯТКИ.
Я взяточников чувствую. Меня много раз пытались то купить, то запугать. Трижды увольняли. Должны были и четвертый раз уволить, за сохранение татарского языка…, но ограничились двумя штрафами размером с мою месячную зарплату.
Помню, как при каждом моем увольнении от меня отворачивались почти все «друзья». Да и сейчас, я думаю, когда меня очередной раз соберутся снимать — возможно, например, за эту поддержку того, кого сейчас бьют — тогда от меня отвернется большинство тех, кто сейчас рядом.
В 2000, когда в Академическом колледже собирали по приказу тогдашней администрации города подписи за то, чтобы меня убрать с поста директора, Наиль Афлетонов отказался подписывать эту грязную бумагу. Спасибо, Наиль Абузарович! Помню ту майскую публикацию в Вечерней Казани. Помню и 8 подписей — за то, чтобы уволили Шмакова.
Ильнар Хидиятов, я думаю, готов выполнить приказ начальника. И выполнял. Он послушен. Меня вот сейчас волнует, чтобы не обидели троих детей Хидиятова. Стоит почитать, как наш обозленный народ комментарии пишет про «Яблочко от яблони…» Попытаюсь поддержать детей оболганного чиновника, если смогу. Что-то мне подсказывает, что он не взяточник. Его, возможно, выбрали потому, что его некому защитить. Если ошибаюсь, напишу об этом.
А пока — «НЕ ВЕРЮ!»
«Работая локтями, мы бежали,-
кого-то люди били на базаре.
Как можно было это просмотреть!
Спеша на гвалт, мы прибавляли ходу,
зачерпывая валенками воду
и сопли забывали утереть.
И замерли. В сердчишках что-то сжалось,
когда мы увидали, как сужалось
кольцо тулупов, дох и капелюх,
как он стоял у овощного ряда,
вобравши в плечи голову от града
тычков, пинков, плевков и оплеух.
Вдруг справа кто-то в санки дал с оттяжкой.
Вдруг слева залепили в лоб ледяшкой.
Кровь появилась. И пошло всерьез.
Все вздыбились. Все скопом завизжали,
обрушившись дрекольем и вожжами,
железными штырями от колес.
Зря он хрипел им: «Братцы, что вы, братцы…» —
толпа сполна хотела рассчитаться,
толпа глухою стала, разъярясь.
Толпа на тех, кто плохо бил, роптала,
и нечто, с телом схожее, топтала
в снегу весеннем, превращенном в грязь.
Со вкусом били. С выдумкою. Сочно.
Я видел, как сноровисто и точно
лежачему под самый-самый дых,
извожены в грязи, в навозной жиже,
всё добавляли чьи-то сапожищи,
с засаленными ушками на них.
Их обладатель — парень с честной мордой
и честностью своею страшно гордый —
все бил да приговаривал: «Шалишь!…»
Бил с правотой уверенной, весомой,
и, взмокший, раскрасневшийся, веселый,
он крикнул мне: «Добавь и ты, малыш!»
Не помню, сколько их, галдевших, било.
Быть может, сто, быть может, больше было,
но я, мальчишка, плакал от стыда.
И если сотня, воя оголтело,
кого-то бьет,- пусть даже и за дело! —
сто первым я не буду никогда!»
Комментарии: